29 декабря Церковь чтит память священномученика архиепископа Илариона (Троицкого), одного из самых видных иерархов ХХ века, ближайшего помощника Святейшего патриарха Тихона (Белавина), одаренного проповедника и богослова святоотеческого направления, активного и успешного борца с церковными расколами.
Вся жизнь любимого народом святителя Илариона была мужественным стоянием за Церквь Христову. Верность Христу он засвидетельствовал мученическим подвигом: пребыванием в ссылках, Соловецком лагере и преждевременной кончиной.
В 1908 году, в бытность свою студентом Московской духовной академии, Владимир (мирское имя архиепископа Илариона) Троицкий в составе академической группы побывал в Болгарии, Сербии, а также – в Константинополе и на Афоне, о чём оставил письменные воспоминания под названием «От Академии до Афона».
Предлагаем читателям познакомиться с описанием Афона — «земного рая» из этих воспоминаний будущего священномученика.
А пароход наш все идет, идёт дальше. Сквозь дымку тумана тускло обозначаются давно знакомые каждому из нас очертания Святой Афонской Горы. Однако расстояние до нее еще очень велико. Говорят, часов пять еще нужно ехать.
А душа уже жаждет скорее увидеть эти священные высоты. Богомольцы стоят с обращенными лицами к Святой Горе, с устремленными взорами на Святую Гору. Напрягаем зрение. Берём на помощь бинокли и подзорные трубы – ничего, кроме слабых очертаний, разобрать нельзя. Очертания Горы еще настолько слабы, неясны, что сливаются с облаками, и очень трудно различить, где начинается Гора и где кончается облако. Мне вспомнились в эту минуту картинки-загадки, где одно изображение скрыто в другом. Смотришь долго на скрытую фигуру во все глаза, а ее никак все не видишь. Так было и здесь: смотришь на Святую Гору, а её не видишь. Начинают показывать, и все же ничего не видишь. Казалось мне еще, что как будто художник какой зарисовал там на далеком небосклоне что-то, да так и бросил.
Какие глубокие чувства вздымает из глубины души эта святая даль с ее еще неведомыми нам высотами. Душа наполняется великой тоской как бы по граду Божию, по земному раю. Так он близок к нам, и так медленно мы к нему приближаемся.
Ничто уж не в состоянии оторвать наших глаз от дорогого Афона. И думаю я: неужели удостоимся мы своими недостойными ногами ступить на его священную землю? А Гора все ближе и ближе становится к нам. Туман будто пропадает, ничто не мешает больше нам ясно и отчетливо различать очертания заветной Горы.
Вот уже и во всем своем величии стоит и высится пред нами Афон. Острая каменная вершина уходит в небесную высь. Над нею витает легкое облачко. Уверенно и могуче стоит Гора на своем широком основании, и думается, будто само Небо утверждается на этом высоком столпе. Высокая одинокая Гора – это как бы незыблемый вечный маяк для пловцов житейского моря, воздвизаемого напастей бурею.
Да разве Афон и не на самом деле столп Небесного Православия? Разве не маяк он для церковного православного благочестия? Да, маяк и кормило. И само монашество, давшее славу Афону, – ведь оно тоже столп, утверждение и руководитель всего мира!
Сколько бы ни порицали монашество, а это всё-таки именно так, а не иначе. И не почему-либо другому это так, а в силу высоты и чистоты внутреннего идеала монашества, в силу его самоотречения, подвига, смирения, последования за Христом, в силу его наивысшей «христианственности», в силу его Небесности даже.
Воспоминаются мне в эти минуты стихи Святогорца.
Пусть в молитве гаснут силы,
Бденье слабит их;
Нам не грозен мрак могилы –
Страшно нам грехов своих;
Нипочем и нареканье
Света бедного, что мы –
Чада слез и покаянья –
Тунеядцы меж людьми.
Мы не тратим жизни в балах
И невежи пред людьми;
В шумных тостах и бокалах
Не искусственники мы;
Слишком скучны наши речи;
Нам не сроден этикет,
И боится нашей встречи
Суеверный часто свет…
О, какое заблужденье!..
Бедный, грешный, жалкий мир!
То ли наше преступленье,
Что не чтим мы твой кумир
И не бегаем, как дети,
За летучим мотыльком
На пиры и на паркеты
В страшном бешенстве людском?..
Мы по виду – тунеядцы:
Хлеб и соль – чужое все.
Как же вызнать-то нам, братцы,
Чье на свете бытие
Благотворнее пред Богом?..
Может быть, чернечий мир
В отреченьи только строгом
Есть и будет, да и был
Мира грешного оплотом.
И сказать вам не в укор,
Может быть, как прежде Лотом
Жил Содом да и Гоморр,
Современный мир (кто знает?),
Может статься, что стоит –
Хоть он то и отвергает
И напротив говорит, –
Только иночеством строгим!..
* * *
Мы презренны – слава Богу!
С самый звучной славе мир:
Кто ж из нас верней дорогу
К небу светлому открыл?
О, всмотритесь чистым взором
Вы в евангельский завет,
И с евангельским законом
Вы сличите грешный свет
И презренье нашей доли,
Рассмотрите райский путь:
Против собственной вы воли
Нас найдете, верно, тут!
Так пируй же, мир, играя;
Брезгай нами, как и бес, –
Мы пойдем к блаженству рая
Под крестом скорбей и слез
И народного презренья…
Если бранью и хулами
Мир нас тронет и смирит –
Мы отплачемся слезами,
Да и скажем: так и быть!
Слишком наш презренен жребий;
Много худо говорят,
И в числе земных отребий
Орден скромный наш замят:
О, какое ж утешенье!
Ведь путем таких же зол
И Таинник искупленья –
Бог наш временно прошел,
И за то-то уж, конечно,
Вот из гроба Он возник
В славе Пасхи бесконечной
И державен и велик!
Плачьте ж сладкими слезами
Наши братья перед Ним
И играйте Пасху эту,
Не боясь, что бесу мы
Не по сердцу, как и свету,
И ничтожны пред людьми![1]
Такое-то смирение и кротость делает монашество «мира грешного оплотом». Потому-то и отдыхает всякий мирской человек в монастыре; там подлинно человеческая жизнь, в мире же жизнь суха, тяжела и бездушна, и не совсем она человеческая, потому что к ней примешано много закваски лукавого.
Афон уже по самому своему положению и по природе своей как бы назначен быть монашеским миром, земным раем, утешением православного сердца. Еще в XIV веке византийский писатель Никифор Григора вот что говорил об Афоне. «Гора Афон достойна удивления как потому, что отличается весьма благорастворенным воздухом, так и потому, что украшена обильной и разнообразной зеленью и весьма щедро удовлетворяет эстетическому чувству ее обитателей. Отовсюду, как из сокровищниц, несется благовонный запах цветов, самые чистые солнечные лучи ласкают поверхность Горы. Она зеленеет разновидными деревьями, богата рощами и разноцветными лугами, оглашается пением разнообразных птиц; там летают вокруг цветов рои пчел и наполняют воздух тихим жужжанием. Все это как бы сплетается в одну удивительную, узорчатую ткань, доставляя наслаждение не весною только, но и во всякое время и пору; все четыре времени года соединяются здесь в непрерывный ряд удовольствий и наслаждений для человека, особенно когда раздается из середины рощи утреннее пение соловья, который как бы воспевает Господа вместе с монахами. Местность орошается многими источниками природных вод: ручейки тихо и тайно друг от друга выбиваются из недр земли, соединяются в потоки и тихо журчат, будто бы выполняют особое назначение: дают полную возможность монахам возносить тихие молитвы к Богу. Гора доставляет желающим проводить на земле Небесную жизнь большие удобства и в отношении покоя, и в отношении продовольствия. Море, окружающее Гору, придает ей еще более прелести и удобства, не позволяя ей быть вполне островом и затрудняя через узкий перешеек сообщение с материком. Словом, всюду здесь видны признаки добродетели – и в природе, и в подвижничестве обитателей».
Из глубокой древности избрана была Афонская Гора в нарочитый удел Божий. Начало афонского монашества уходит так далеко, что его точно не может открыть и наука. По мнению ученого знатока Востока, и в частности Афона, преосвященного епископа Порфирия (Успенского), еще в 676 году император Константин Погонат отдал Святую Гору монахам. Достоверно известно, что при императоре Василии Македонянине (867–886) Афон принадлежал уже монахам.
Подумайте только — почти полторы тысячи лет освящается Афонская Гора иноческими подвигами! Число афонских монахов было иногда очень велико. Какой же сонм подвижников своими денно-нощными молитвенными трудами прославил эту Гору! Как в таком случае возможно не назвать её Святою?
В глубокой древности поселились на Афоне и наши предки славяне, которые в то время занимали почти весь Балканский полуостров. От Афона загорелась постригальная свеча и русского монашества. От Афонских гор воссияло монашество в горах киевских. Огонь, зажигаясь от огня, не уменьшает пламени этого огня; так и монашество Афона, давшее начало русскому монашеству, не померкло само.
Тысячу лет живут на Афоне одни монахи. Создалась особая во всех отношениях афонская жизнь – афонские уставы, афонские богослужения, напевы, монастырские порядки. Почти пятьсот лет владеют Востоком неверные турки – Афон все живет по-своему. Для него как бы нет государства, социальных вопросов, капитализма и пролетариата, права международного и других многих прав. Для Афона есть Церковь Божия, служение Богу, спасение души, борьба с грехом и другие обязанности человека. Не напрасно в одном светском журнале за старые годы была статья об Афоне под заглавием «Монашеская республика». Положим, не республика, а особый мирок, дорогой и самим монахам (знаем по непосредственному знакомству), и всему православному миру.
Безмятежна и тиха
Мысль и жизнь афонца,
И без примеси греха!
Нет здесь шалостей и смуты,
Ни житейския игры,
И в священные минуты
Не пируются пиры.
Нет и жалких заколений
В жертву чрева здесь скотов;
Чуждо сердце треволнений
И гулянки, и балов!
В тихом трепете веселья
Мы во храме день и ночь!
В келью прячемся, как в рай;
Пташкой грустной мы грустим,
И тоска нам служит пищей
И блаженством неземным.
Но вот мы уже и близко к Афону. Боже! Какая Гора! Как мы все пред ней ничтожны. Вековой твердыней стоит она[2]. Громадные ущелья, будто величественные складки одежды горного великана, спускаются по склонам Горы к самому морю. Грозная красота!
А какие бури несутся на эту Гору. Целые громады вод морских бросаются в бой с вековыми скалами. Море как бы не довольствуется положенными ему пределами, указанными ему границами- не хочет море слушаться заповеди Божией: До сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя (Иов. 38, 11). Не так ли яростно и волны житейского моря устремляются на все вечные твердыни христианской жизни, которых, по Христову обетованию, и вратам адовым не одолеть? Не слышат эти яростные волны глагола Христова и вечно бьются об утес Христовой Церкви, желая ее погубить. Но да сокрушатся в тебе, житейское море, греховные волны твои!
Многие из пассажиров молятся, другие благоговейно крестятся. Там запел кто-то величание Богоматери. К слабому и неуверенному голосу присоединилось еще несколько голосов. К ним присоединяются новые голоса. Пение становится сильным и могучим, захватывает и увлекает почти всех. Скоро уже поет почти весь пароход. Какая дивная и потрясающая картина!
Едущие с нами на пароходе монахи указывают где-то лавру Святого Афанасия. Едва она видна, а ведь это громаднейшая, древнейшая афонская лавра. Там подвизались отцы монашества афонского: Афанасий, Петр и другие.
Пароход наш совсем близко подходит к высокой юго-восточной оконечности Афона. Здесь самая суровая часть Святой Горы. Как бы один сплошной серый камень выходит из пучины морской и вздымается к небесам. Становится даже жутко. Каменные скалы, кажется, готовы каждую минуту рухнуть в море. И что тогда останется от нашего «Лазарева» и от всех нас? «Лазарев» кажется щепкой в сравнении с Горой. А может быть, и следовало бы нас потопить в пучине морской, чтобы мы не попирали своими недостойными стопами священных высот, удобренных слезами и потом иноков?!
Поднимаем голову вверх – посмотреть бы храм Преображения Господня. Трудно увидать его среди камней. Он как будто уже на самых небесах и кажется на своем фундаменте небольшим четырехугольным камнем. Сравнение Горы с маяком можно продолжить. Как на вершине маяка бывает светлый сильный фонарь, так с вершины Афона светит на все стороны святой Божий храм. И кем устроен этот храм? Блаженнейшим патриархом Иоакимом, во время 15-летнего пребывания его на Афоне. Слава и хвала блаженнейшему патриарху!
Пред нашими глазами вся громада Святой Горы как бы сама собой постоянно поворачивается. Ежеминутно открываются все новые и новые, неожиданные, поражающие своей строгой красотой горные виды. Очаровательны и поразительны эти виды. Глаз оторваться не может от них. Проникаешься каким-то небывалым благоговением и восторгом.
Здесь как бы сама неодушевленная природа своим грозным видом хочет напомнить тебе, что ты подъезжаешь к необыкновенному месту. А эти крутые утесы – не представляют ли собою ту трудную для подъема гору добродетелей, гору Господню, на которую всю жизнь свою должен подниматься взыскующий Горнего Града земной путник?
По стремнинам и утёсам все время должен подниматься он. Постоянно грозит ему опасность сорваться и полететь вниз. Напрасны все его прежние труды, что перенес он, поднимаясь на гору. Внизу его ждет погибель в пучине морской; разобьется он о прибрежные острые камни и утесы. Берегись, путник! Смотри на Небо, а вниз не гляди, иначе сердце твое смутится, и ад поглотит тебя живьем.
Пароход огибает Святую Гору, идет вдоль Афонского полуострова. Сразу открывается на много верст иной, еще более очаровательный вид Афонской Горы. Весь склон богато покрыт чудной растительностью, а в зелени повсюду виднеются беленькие обители иноческие. Вот на высоте более 150 саженей, будто гнездо ласточки, прилепилась на утесе Каруля.
Только по верёвкам можно спуститься к ней через различные пропасти и стремнины. И опытные люди с трудом сюда попадают, а для неопытных и новичков попасть сюда почти совсем немыслимо. Как страшно, должно быть, здесь жить: над головою нависли громадные седые скалы, внизу – там, далеко-далеко, шумит, стонет, клокочет и бурлит сердитое море. Узкая, небольшая ленточка ничем не застроенной земли, вернее, взорванных и выровненных скал, составляет единственное место прогулок и отдыха для живущих здесь.
В этом суровом и страшном месте живут по преимуществу русские иноки. Вы и сами догадаетесь об этом, если бы вам никто ничего даже и не говорил. Всюду вы видите деревянные бревенчатые избушки с тремя окнами по лицевой стороне, с раскрашенными в яркие цвета ставнями, с деревянными крышами на два ската. Как знакомы нам эти избушки! Как будто они перенесены сюда какою-то неведомою силою по воздуху на ковре-самолете из нашей матушки-Руси.
Какая сила характера у обитателей этих келий, родных нам братьев! Не верится даже, что так могут жить русские. Какой подвиг – проводить целые годы почти безвыходно в кельях! Какая высота духа, сколько самоотвержения потребно для этого!
В полном безмолвии проводится там жизнь – там отложены всякие житейские попечения. Да, такая жизнь не для многих. «Но, – как говорит митрополит Филарет, – посещение безмолвия для всякого должно быть вожделенно. Кто не упраздняет себя хотя однажды в день, хотя на непродолжительное время от всякого внешнего земного занятия, попечения, пристрастия и не вводит своей души в благоговейное безмолвие пред Богом: тот еще не познал пути мира для души своей»[3].
Как хотелось «упразднить себя» хоть на несколько дней сюда в Карулю, оставить все и обогатиться одним безмолвием! Как жаль, что нам быть в Каруле не придется. Да и не толпой в 40 человек сюда следует приходить. Нет, сюда нужно прийти одному.
Может быть, Господь ещё приведет когда-нибудь и пожить в Каруле среди ее сурового безмолвия и суровых с виду, но благодатных и бесконечно ласковых изнутри святых обитателей.
Вот скит Святой Анны раскинулся на крутом склоне. Дальше видны, будто острова среди зелени лесов, монастыри – Святого Павла, Дионисиат, Григориат. Но что это за странное здание? Какое-то чудо строительного искусства. На обрыве высокого утеса возвышаются высокие-высокие, почти квадратные стены. Будто какая боевая башня стоит на скале. Да, это действительно бойница, крепость, только против князя мира сего, духа злобы поднебесной. Это Симоно-Петрский монастырь.
А сколько рассеяно по Горе отдельных келий! Вся Гора пестрит ими. Духом торжественного безмолвия и созерцательной молитвы веет от всей Святой Горы. Так и хочется запеть стихиру из службы всем преподобным Афонским: «Веселися о Господе святоименный Афон, мысленный Богородицы и красный раю: се бо в подгориих твоих процветоша крини присноцветущии и всеблагоуханнии и во удолиях и примориих твоих древеса небомерная и благосеннолиственная возрастоша, плоды бессмертные духа приносящия, преподобных всех освященное и тя освятившее собрание, ныне предлежащее к похвалению. Тем сущия в тебе отшельники и общежители собравши, весело празднуй, и благодарне Владычице и Назирательнице твоей возопий: величаю Тя, Богородице, возвеличившую мя, и подавшую чадом моим отцы небесныя, ихже молитвами во всей жизни покрываемыя, от Сына Твоего приемлют велию милость».
Сколько пред нашими глазами этих кринов присноцветущих, и благоухание их мы уже чувствуем!
Виднеются местами и остатки прежде бывших зданий, может быть, целых монастырей. Это все наглядные памятники многострадальной иногда истории Святой Горы. Посылались и на Святую Гору испытания, часто тяжелые, но Гора все же прошла через них. Ничто не истребило на ней кринов присноцветущих и благоуханных – иноков Божиих. Верим, что до века стоять будет Святая Гора. Без нее нельзя и представить себе Православной Церкви!
Долго плыл наш пароход вдоль западного берега Афона. Казалось, берег совсем близко, но мы уже знали, как легко ошибиться в море при определении расстояния. Нам казалось, что шапкой можно было докинуть до берега; казалось, что можно палкой достать берег, а он от нас был почти в десяти верстах. Когда мы плыли около Святой Горы, открытой от подошвы до вершины, пред нами были налицо все самые потаенные уголки ее. Во время путешествия по самой Горе все тонет и скрывается в ущельях и пропастях, за лесами. Здесь же мы ехали как бы около высокой-высокой стены, на которой были расположены различные обители Святой Горы. Мне в это время еще из времен моего детства вспоминалось, как мы по стенной географической карте запоминали различные города, реки, горы и т.д. Так и здесь пред нашими глазами была как бы карта, только не бумажная, а настоящая, действительная. Все это время совершенно ни на что и глядеть не хочется, кроме дивных красот Афона, о которых мы раньше распевали:
Гора Афон, Гора Святая!
Не знаю я твоих красот
И твоего земного рая!
Теперь же мы непосредственно любуемся этими красотами, пред нашими глазами земной рай. Впрочем, приходится попросить у читателя прощения: не достанет мне ни времени, ни умения, если я буду подробно повествовать о том, что чувствовал я и мои товарищи при виде Афонской Горы.
Казалось, что мы плывем на самое Небо. Душа возносится от земли; слезы умиления навертываются на очи. Хочется земно поклониться Святой Горе, поклониться всем ее подвижникам, пасть пред ними в прах.
Наконец, пароход останавливается против пристани Дафна. Имя это заимствовано из древнейших времен, от богини Дафны. Но не будем говорить о языческой богине, потому что здесь и говорить-то о ней противно.
Подали лодки, высадились мы на пристань – увы! – на турецкую. Развевается и на Святой Горе турецкий флаг с полумесяцем. Как бы хорошо впервые вступать на Афонскую землю прямо в монастыре! Больше благоговения чувствовалось бы тогда при первом прикосновении ко святой земле.
После [короткого] ожидания разместились мы в двух больших лодках. Лодки привязали канатами к небольшому паровому катеру. Трудно было везти этому катеру столь тяжелый груз, да к тому же и рябило довольно сильно. Мы подвигались медленно. С нами ехало несколько афонских монахов, приехавших встретить преосвященного владыку. Был и турок в феске. Это ехал какой-то таможенный чиновник с благочестивым намерением посмотреть наши корзины и чемоданы, чего, впрочем, ему все же исполнить не удалось. Своим присутствием он ярко подчеркивал, что мы в пределах Оттоманской империи.
Мы плыли наяву «по синим волнам океана». Хотелось опустить руку за борт лодки в воду, чтобы посмотреть, не окрасится ли она в синий цвет. Так ярко было окрашено море! Волна, разбившись о борт лодки, превращалась в какие-то необыкновенно красивые, белые-белые, серебристые брызги и, падая в море, долго там пенилась и клубилась, словно это была какая «шипучая» вода. Нужно быть необыкновенным художником и мастером пера, чтобы описать красоту воды около Афона.
Много страниц испишешь, а все не напишешь того, что видишь. Господи, как Ты всемогущ, и как бедны и жалки мы! Даже только описать незначительной блесточки Твоей красоты, упавшей с высот Небесных на землю, мы не можем. А создать их и подавно. Как справедливо поступали те естествоиспытатели, которые не произносили имени Бога без глубокого благоговения или даже произносили Его только с непокрытой головой!
Вдоль близкого берега пролегает тропинка, по ней бредут несколько паломников. Мы и забыли как следует проститься с «Лазаревым». Оглядываемся назад. Да какой же он несчастный! Маленький совсем, его и незаметно около Горы. Так ничтожны дела человеческие пред великими делами всемогущества Божия! Прощай, «Лазарев»! Счастливого тебе плавания!..
[1] Эти и подобные стихи заимствуем из стихотворения Никодима Святогорца «Наша Пасха». Стихотворения. Т. 4. СПб., 1866. С. 104–114.
[2] Высота горы более 2000 метров, то есть почти 2 версты.
[3] Митр. Филарет. Слово на обновление древнего храма в Гефсиманском скиту – 28 сентября 1844 года.