Семь слов Спасителя на Кресте

Во время земной жизни нашего Спасителя перед западной стеной Иерусалима располагалась небольшая гора круглой формы.
Расстояние от городской стены до подошвы горы было около ста шагов и столько же от подошвы до вершины, подъём на которую был крутым и трудным. Эта гора — ныне известная всей вселенной Голгофа, где и были произнесены такие важные и многозначительные семь слов Спасителя на Кресте.

Здесь обычно казнили преступников, распиная их на кресте. В самой горе имелась пещера, где осужденные ожидали своей участи. С востока к Голгофе примыкала площадь, куда собирался народ на зрелище казней; с запада были сады, один из которых принадлежал упоминаемому в Евангелии Иосифу Аримафейскому (Мф. 27, 59-60; Ин. 19, 41). С северо-запада за Голгофой начиналась так называемая юдоль мертвых и пепела (Иер. 31, 40) — глубокая лощина, куда бросали и орудия казни, и тела казненных. А с юго-запада проходила дорога в Иерусалим чрез ворота Судные, названные словно в ознаменование того, что ими пройдет когда-то Судия, Который совершит суд миру сему и князя мира сего изгонит вон (Ин. 12, 31).

«Голгофа» — слово еврейское. По объяснению евангелистов (Мф. 27, 33; Мк. 15, 22; Ин. 19, 17), слово это означает Лобное место.
Одни думают, что название это произошло от сходства этой горы с человеческим черепом; другие указывают, что на Голгофе и вокруг нее было разбросано множество черепов и костей казненных здесь преступников.

Но большинство Святых Отцов и Учителей Церкви, основываясь на древнем предании, считают, что Голгофа называется так потому, что здесь была погребена глава (лоб) Адама и позднее над ней воздвигнут был Крест Иисуса Христа, второго Адама.

Поэтому существующая в христианской Церкви традиция изображать у подножия Креста Господня человеческий череп имеет глубокий исторический смысл. Это не только символ, а еще и рассказ о действительном событии, о деле Божиего восстановления падшего человека. Ибо, по слову Василия Великого, на Лобном месте, где тление и смерть людей через Адама получили свое начало, началась и новая жизнь всего человечества в Царствии Небесном через Искупителя и Спасителя. Так Голгофа, которая издревле была юдолью мертвых, сделалась местом вечной жизни и нетления.

Бесспорно, вообще вся Палестина есть земля чудес, земля благая и святая, но лишь Голгофа удостоилась быть жертвенником при заклании Агнца Божия и приняла на лицо свое Его честную и животворящую Кровь. Святая Церковь не напрасно называет Голгофу раем, в котором водрузилось древо крестное, произрастившее плод жизни — своего Спасителя.

Образ Христа, начертанный евангелистами, всегда освещен светом величия и красоты. Почивает ли Богомладенец в Вифлеемских яслях, погружается ли в воды Иордана для Крещения, входит ли как царь в Иерусалим в Вербное воскресенье, изгоняет ли торгующих из храма Божиего — везде Его Божественная сущность озаряет все дела Его человеческой природы. Но нигде и никогда Сын Человеческий не является в таком сиянии величия и красоты, как на Голгофе, во время Своих крестных страданий. Именно на Голгофе крестная жертва Христова примирила Небо с землей.

Приникнем же благоговейной мыслью к таинственному зрелищу страданий Господних на Голгофе и вспомним совершившееся здесь событие. Представим себе то, что наверняка поразило бы наши чувства и тронуло сердце, и постараемся хотя бы кратко объяснить те знаменательные семь слов Спасителя, которые Он произнес на Кресте в последние минуты Своей земной жизни.

Первое слово Спасителя на Кресте

Святое Евангелие так говорит об осуждении Иисуса Христа на распятие: «Немедленно поутру первосвященники со старейшинами и книжниками и весь синедрион составили совещание и, связав Иисуса, отвели и предали Пилату. … Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие. … И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место» (Мк. 15; 1, 15, 22).

Осудить на позорную смерть такого Человека, Который в продолжение всей Своей жизни оказывал людям бесчисленное множество благодеяний; Который прославился многими знамениями и чудесами; о Котором шла всенародная молва, что Он Мессия и Сын Божий, — все это было само по себе неслыханным злодеянием. И однако злодеяние это совершилось. Судьей на этом суде был нечестивейший из всех судей в мире — Понтий Пилат, римский правитель Иудеи. Подсудимым — невиннейший из всех страдальцев — Христос.

…Чем беззаконнее приговор любого суда по существу, тем, обычно, больше стараются о соблюдении внешних признаков законности, желая оградить себя от нареканий потомков и угрызений собственной совести.

Точно так же вел себя и Пилат. Ведь дело касалось участи знаменитого Подсудимого. Законы римские были строги, и их нарушение могло навлечь на Пилата немилость кесаря. Поэтому надо было действовать осмотрительно, строго соблюдая форму судопроизводства.

Пилат несколько раз допрашивал Иисуса и, не находя в Нем никакой вины против римского закона, всякий раз искал оснований, чтобы отпустить Его. Прокуратор допрашивал несколько раз и Иисусовых обвинителей, каждый раз склоняя их в пользу Обвиняемого.

Но ничто не помогало, и волнение усиливалось: Пилата начали подозревать в пристрастии к Подсудимому. Стесняемый обстоятельствами, злополучный правитель Иудеи прибег к последнему оставшемуся у него средству. Для успокоения встревоженной совести и для оправдания перед всеми своего кажущегося беспристрастия он потребовал воды и умыл перед народом руки, сказав: «Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» (Мф. 27, 24).

Приговор, которого, по римскому законодательству, требовало любое судопроизводство, был произнесен над Иисусом во дворце Пилата, на судном месте, которое называется в Евангелии Лифостротон, а по-еврейски — Гаввафа. Церковное предание сохранило даже и слова приговора: «Иисуса Назарянина, человека мятежного, презрителя кесаря, как доказано старейшинами Его народа, отведите посреди двух разбойников на обычное место казни и, за посмеяние царского величия, между двух разбойников ко кресту пригвоздите. Ступай, палач, приготовь кресты!».

Итак, смертный приговор был объявлен, и оставалось только одно — исполнить его… Пилат, как мы видим, напрасно умывал свои руки: он умывал их не от крови, а в крови Праведника.

Своим беззаконным приговором он, как говорил премудрый Соломон, лишь утвердил беззаконное слово, которое «неправо умствующие говорили сами в себе: ?…Устроим ковы праведнику, ибо он в тягость нам и противится делам нашим, … объявляет себя имеющим познание о Боге и называет себя сыном Господа; он пред нами — обличение помыслов наших. … Увидим, истинны ли слова его, и испытаем, какой будет исход его; ибо если этот праведник есть сын Божий, то Бог защитит его и избавит его от руки врагов. Испытаем его оскорблением и мучением, дабы узнать смирение его и видеть незлобие его; осудим его на бесчестную смерть, ибо, по словам его, о нем попечение будет?. Так они умствовали, и ошиблись; ибо злоба их ослепила их…» (Прем. 2; 1, 12-14, 17-21).

С Лифостротона, который находился на возвышении, измученный и поруганный Сын Человеческий был выведен на улицу, чтобы идти на Голгофу. Здесь уже ожидал Его Крест; два разбойника, приговоренные вместе с Иисусом, стояли здесь же со своими крестами. Агнец Божий, принесенный в жертву от сложения мира, должен был Сам, как когда-то Исаак, нести крестное древо для Своего всесожжения. И вот вся процессия двинулась по улице, которая с той поры получила название Страстной, или Крестный, путь.

В первый раз Спаситель споткнулся и упал под тяжестью Своего Креста, пройдя примерно сто шагов от дворца Пилата. Не имевший покоя ни на минуту уже около суток, подвергаемый допросам, издевательствам, избиениям и бичеванию, Иисус, пройдя еще некоторое расстояние, упал во второй раз и не мог идти дальше.

Палачи озлобились. Они начали бить и пинать Страдальца. И все же Он не мог больше нести Своего Креста. Нужно было возложить Крест на кого-то другого. Но кто мог добровольно согласиться нести это позорное, по тогдашним понятиям, орудие казни? Сами палачи этого делать не собирались. Из евреев никто не мог даже прикоснуться к этому «нечистому дереву», чтобы не осквернить себя. Эта непредвиденная задержка, конечно же, привела исполнителей казни в ярость.

Но когда человеческие силы доходят до последних пределов и иссякают — приходит на помощь Промысл Божий. Так случилось и здесь. Чтобы помочь изнемогшему Крестоносцу и предотвратить новые поругания над Ним, вдруг появился человек, более всего подходивший для этого. Это был чужестранец по имени Симон, родом из Киринеи. Его остановили и велели нести Крест. Он отказывался поскольку и ему эта ноша казалась позорной. Но с ним можно было не церемониться и применить силу принуждения И потому «сего заставили нести крест Его» (Мф. 27, 32).

Итак, один из тех, которые были «отчуждены от общества Израильского, чужды заветов обетования, не имели надежды и были безбожники» (Еф. 2, 12), вдруг неожиданно сделался счастливейшим из людей, разделив с Самим Господом тяжесть Его Креста. Возвращаясь со своего поля, Симон явился званным на брак, стал символом призвания всех язычников к наследованию Царствия Небесного, Через это переложение Креста с рамен Искупителя на плечи Симона как будто переходила полнота всех таинств от «чад плотских к чадам духовным».

В эти минуты «дщери иерусалимские» стояли вокруг и плакали, глядя на страдания Мужа скорбей. Эти слезы были естественным выражением жалости. Но они запоздали. Плакать теперь надо было уже не о Том, Чья участь была решена, и не теми слезами, которые порождаются чувствительностью.

Нет, нужны были горькие и кровавые слезы глубокого сокрушения о том, что Иерусалим не понял, не узнал своего великого дня. Нужен был плач, подобный плачу Иеремии об опустелом Иерусалиме: «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником» (Плач 1, 1).

Да, теперь нужно было плакать о себе и своих детях.
Сколько раз всем жителям Иерусалима были повторены слова: «Ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма» (Ин. 12, 35). Но они не хотели слышать этих слов. Чада Сиона не захотели узнать кроткого и благодатного посещения Божия. Теперь приближалось время, когда Господь должен был прийти в другом виде — величественном и грозном.

И вот, обратившись к Иерусалиму, Спаситель в последний раз произнёс слова, которые вскоре должны были исполниться во всём своем страшном величии: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших, ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие!» (Лк. 23, 28-29).

Да, совсем недолго было до наступления тех страшных времен, когда многодетные будут с завистью смотреть на бездетных; когда матери увидят в своих чадах не благословенный плод своего чрева, а пищу для своего насыщения…

«Тогда начнут говорить горам: падите на нас! и холмам: покройте нас! Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» (Лк. 23, 30-31).
После этих слов путь продолжали. Через некоторое время одна женщина, жившая в доме прямо у Крестного пути, подошла ко Господу и отерла Его окровавленный лик полотенцем. Предание сохранило имя этой женщины — Вероника. Еще сто шагов трудного пути — и вот, наконец, знаменитые Судные ворота…

Сын Человеческий, израненный и измученный, ведён был теперь из города вон, к месту казни. Виноградари давно сговорились убить Наследника вне виноградника (см.: Мф. 21, 38-39). Но тут совершалось, конечно, дело Промысла Божия. По закону Моисееву, было положено определенных животных изгонять вон из стана или из города, исповедовав над ними грехи народа. Тела же других жертвенных животных сжигали и тоже вне стана. Но в чем был смысл переложения грехов народа на неповинное, в сущности, домашнее животное? И почему приносить его в жертву надо было обязательно вне стана, вне города?

Тысячи лет эти вопросы оставались без ответа, но вот сегодня, в день крестной казни Спасителя, открывался наконец глубинный смысл этих установлений: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Ин. 1, 29). «Так как тела животных, которых кровь для очищения греха вносится первосвященником во святилище, сжигаются вне стана, — то и Иисус, дабы освятить людей Кровию Своею, пострадал вне врат» (Евр. 13, 11-12). Да, наконец открывалось, что все жертвенные животные в течение долгих веков прообразовывали главную Жертву, умилостивляющую правосудие Господне — Агнца Божия, взявшего на Себя все грехи мира…

Праведник шёл на Голгофу не один — с Ним вели двух злодеев-разбойников. Так «сбылось слово Писания: и к злодеям причтен» (Мк. 15, 28).
Кем были эти злодеи — известно немного. Точнее, известно лишь об одном. В нашей Церкви существует древнее предание, что на пути в Египет, во время бегства Святого Семейства, на него напали разбойники, чтобы ограбить. Но один из них, увидев удивительную красоту Младенца Иисуса, изумился и сказал: «Если бы Сам Бог принял на Себя образ человеческий, Он не мог бы явиться прекраснее этого Младенца!». После этого он запретил своим товарищам хоть как-то оскорбить путников. Тогда Пречистая Матерь ответила разбойнику: «Знай, что этот Младенец за то, что ты сегодня сохранил Его, заплатит тебе великой наградой!». Вот этот-то благоразумный разбойник и шел теперь вместе с Иисусом…

Но вот наконец Страстной путь был пройден, Иисус и разбойники возведены были на Голгофу. Спасителя посадили в пещеру, находившуюся в скале Голгофы, и стерегли.

Исполнители же казни занялись приготовлением её. Одни на самой вершине Голгофы рыли яму для водружения Креста, другие готовили сам Крест.
Крест, на котором готовились распять Господа Иисуса Христа, был, в главных существенных частях своих, четырехконечным и состоял из прямого столба и перекладины. Каковы были размеры Креста — сейчас достоверно не известно. Судебный порядок римлян требовал, чтобы на распинаемого на кресте была возложена надпись. В ней обозначались имя, происхождение и состав преступления приговоренного. Надпись эту ставили на кресте поверх головы распятого.
Так было сделано и сейчас. На белой дощечке черными чернилами была написана вина Иисуса. «И была над Ним надпись, написанная словами греческими, римскими и еврейскими: Сей есть Царь Иудейский» (Лк. 23, 38).

Вина, выставленная Иисусу его обвинителями, была совершенно невинной. Впрочем, иначе не могло и быть. Ведь если судить по самому строгому (но беспристрастному) суду человеческому, то какую вину можно было найти в Сыне Человеческом, Который «не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его»? (1 Петр. 2, 22). Ведь даже сам язычник Пилат, как ни был глух ко внушениям истины, неоднократно пытался оправдать воплощенную Истину и других склонял к тому же. Он не мог не видеть, что первосвященники и фарисеи клеветали на Иисуса, что Подсудимый абсолютно невиновен и не заслуживает наказания. Потому Пилат и не мог ничего сказать о Спасителе, кроме того, что сказал.

Но, с другой стороны, через эту надпись Пилат, сам того не зная, провозглашал высочайшую истину. Ведь Иисус Назарянин — был именно Мессией, Царем Израильским, Сыном Божиим. Впрочем, составляя надпись, римский прокуратор мстил упрямым иудеям за то, что они своим открытым противоречием оскорбили его самого. Называя Иисуса Царем Иудейским, Пилат теперь, в свою очередь, оскорблял их. А для того, чтобы это оскорбление и этот позор были ощутимее, Пилат сделал эту надпись не на одном языке, а на трёх, самых распространенных в тогдашней Иудее — еврейском, греческом и римском.
Итак, Крест был готов. Господа вывели из пещеры, в которой Он находился. Он ожидал Своей казни на том месте, где должен был вознестись Его Крест.
Осужденным на распятие, по обычаю, перед казнью должны были дать вино. Этот обычай родился из чувства человеколюбия и сострадания. Соломон, среди других своих наставлений, оставил и следующее: «Дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании» (Притч. 31, 6-7).

Благочестивые из иудеев строго соблюдали это завещание Премудрого по отношению к больным и несчастным; особенно ревностно они исполняли его по отношению к осужденным на казнь преступникам. Поэтому на место казни всегда приносили вино, смешанное со смирной и другими ароматическими веществами. Это вино не только подкрепляло на какое-то время силы, но еще и помрачало сознание. При ужасах смертной казни вино притупляло страх смерти и невыносимые страдания. Кроме вина, давали осужденным еще и уксус.

И вино, и уксус поднесли теперь Господу. Впрочем, Его ненавистники не удержались от нового глумления над Ним: уксус ещё и смешали с желчью. Когда Иисусу подали уксус с желчью, Он, «отведав, не хотел пить» (Мф. 27, 34). Вина же не захотел и пригубить.

Даже если бы это вино подавала Господу рука сострадательного и доброго человека, чтобы подкрепить Его силы и притупить чувство крестных страданий, то и тогда Господь вряд ли порадовался бы этой чаше, вряд ли принял бы её. Потому что Он хотел с полным сознанием испить чашу скорбей и страданий за род человеческий. Ведь именно ради человека «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни» (Ис. 53, 3). К тому же еще за день перед тем Он сказал своим ученикам: «Отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф. 26, 29).

Итак, теперь оставалось только возложить Агнца Божия на древо, чтобы заклать Его. И вот Иисуса взяли, положили на Крест и распяли…
Как были растянуты руки и ноги, как были пробиты они гвоздями, как брызнула из ран кровь, испустил ли при этом Сын Человеческий стон — об этом молчит Евангелие, молчит Предание…

Теперь надо было поднять Крест. Какие боли должен был испытывать при этом Спаситель — невозможно даже представить…

Агнец Божий был вознесен теперь с Крестом и на Кресте. Настала минута торжественного молчания. Посреди земли было водружено новое древо жизни, древо нашего спасения. Язвы Господа изливали на землю четыре струи Крови, как священные реки, орошающие землю и делающие ее раем Нового Адама. Весь мир поражен был новым невиданным зрелищем: Господь возносился на Крест ради нашего спасения. Даже ад с ужасом почувствовал удар крестного древа, вонзившегося в скалу Голгофы, и с яростью начал изрыгать новые хулы против Богочеловека.

Вокруг Креста собралось множество народа. Всех их останавливало скорбное зрелище: «…все проходящие путем! взгляните и посмотрите, есть ли болезнь, как Моя болезнь?..» (Плач 1, 12). Тут же находились первосвященники, книжники и фарисеи. Но эти, едва взглянув на Крест, впали в еще большее озлобление.
Искушенные в делах тьмы иудейские первосвященники, прочитав надпись, поняли тайную месть Пилата, постигли позор, которому подверглись так всенародно, перед целой Палестиной, перед всем миром. Ведь Крест с распятым Царем Иудейским будет стоять возле Иерусалима, и каждый прохожий прочтет эту надпись. Иудей — с негодованием на свою власть, так всенародно оскорбившую чувство народной гордости и «независимости, да и сам титул Царя Иудейского; язычник — с насмешкой над безумием иудеев, распявших своего Царя.

В смущении первосвященники начали просить Пилата о перемене надписи. Перемена эта была, на первый взгляд, простой и малозначащей. «Первосвященники же Иудейские сказали Пилату: не пиши: Царь Иудейский, но что Он говорил: Я Царь Иудейский» (Ин. 19, 21). Если бы было написано так, как они хотели, то весь позор этого приговора и этой казни пал бы на Самого Иисуса, как на обманщика и самозванца. И это, конечно, усилило бы всеобщее негодование против Него, радуя Его врагов.

Но Пилат, уже сделавший столько уступок вопреки своим убеждениям, теперь радостно видел, что достиг наконец своей цели и не собирался больше уступать. «Что я написал, то написал» (Ин. 19, 22), — отвечал он первосвященникам с надменностью римлянина.

Иудеям приходилось уступить решительности Пилата. Но его отказ только усугубил злобу врагов Господних, и они с новой яростью начали издеваться над Спасителем. Над Ним издевались проходящие мимо (которые, может быть, видели Его впервые в жизни!), издевалась толпа, которая не знала от Него ничего, кроме бесчисленных благодеяний, издевались римские воины, совершающие эту беспримерную казнь.

Все они, увлекаясь злобой и ненавистью, начали хулить уже не только своего Мессию, Царя и Господа, но и Самого Бога Отца. Издевались над Господом даже распятые рядом с Ним злодеи. А на Голгофской площади, под самыми стопами Спасителя, совершалась тайна исполнения еще одного ветхозаветного пророчества. Царь Давид, провидя эту тайну, описал ее в одном из своих псалмов: «…делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий» (Пс. 21, 19). Как именно разделены были эти ризы — лоскутами или цельными частями — неизвестно. Но хитон, нижняя одежда, был не шитым, а тканым и поэтому, разорванный на части, уже ни к чему бы не годился. Потому-то воины пожалели рвать его на части и бросили о нем жребий. Кончив дележ, они сели возле Распятого и стерегли Его.

…Что теперь делал, о чем думал наш Спаситель? Даже пригвожденный ко Кресту, Он был занят тем же, чем был занят во все дни Своей жизни, — Он молился к Отцу Небесному со слезами: «…Скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий» (Пс. 21, 17-19)…

Да, Господь ясно сознавал всю ту злобу и ненависть, которую мир, в своем ослеплении, изливал на своего Спасителя. Но что Он просил у Отца Небесного для оскорбляющих Его людей? Расплаты? Возмездия? Хотя бы правосудия?..

«Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк, 23, 34).

Итак, Он просил милости для убивавших Его безумцев; Он просил прощения для издевающихся над Ним. И это было первое слово нашего Искупителя, сказанное Им на Кресте. Первое Его предсмертное завещание каждому Его последователю, каждому страдальцу и всему миру…

Второе слово Спасителя на Кресте

Иисус Христос был распят и вознесен на Крест около 12 часов дня по нашему исчислению. По еврейскому времени той эпохи шел 6-й час, так как время дня евреи считали от восхода солнца. Мы уже видели, что все насмехались и издевались над Господом — кто по злобе, кто по легкомыслию, кто по примеру других. В таких обстоятельствах всеобщей ненависти и хулы бросить камень в невинного — совершенно обычное дело.

Наоборот, всякое проявление сострадания или хотя бы сочувствия в такое время считается если не преступлением, то, во всяком случае, малодушием и излишней чувствительностью… Но если можно еще как-то понять насмешки и хулу, которую выражали посторонние зрители, толпа, — то как понять хулу на Господа от двух злодеев, распятых вместе с Ним? От них скорее следовало ожидать понимания и сострадания — ведь и сами они находились точно в таком же положении!

Увы, опыт жизни свидетельствует, что человек, придя во глубину зол, не становится сострадательнее к товарищам по несчастью. Тюрьма, это огромное собрание всяческих преступников, не мирит их между собой.

То же самое происходило теперь с распятыми разбойниками. Особенно неистовствовал один из них. Для него ничего не значила его теперешняя близость к Искупителю. Солнце всегда одно и то же по своей природе. Но, светя на воск, оно размягчает его; светя на глину, превращает ее в камень. Не размягчилось и сердце злого разбойника, хотя совсем рядом находилось теперь Само Солнце Правды — Христос. Как и вся беснующаяся толпа, он отчаянно вопил к Спасителю и издевался над Ним: «Если Ты Христос, спаси Себя и нас» (Лк. 23, 39).

Итак, казалось, что весь мир выступил против Искупителя. Ему буквально не на ком было остановить Свой измученный взор. А близкие Его затерялись далеко в толпе и сами требовали утешения.

Между тем вокруг Креста Христова начали совершаться необычайные знамения. Наступило затмение солнца. В людях пробудился страх, а вместе со страхом — совесть. Шум, насмешки и ругательства мало-помалу прекратились. Все погружалось в безмолвие, как будто ожидая чего-то необыкновенного.
Что стало причиной покаяния второго разбойника? Эта внезапная тишина и страшное небесное знамение? А может быть, молитва Спасителя к Своему Отцу о прощении грехов поносящих Его?

Так или иначе, благодать Господня коснулась его сердца и размягчила его. Теперь он уже не мог быть на стороне ненавидящих и поносящих Спасителя; теперь он был уже защитником Праведника.

Будучи распятым, потеряв почти все свои силы, этот разбойник не мог, конечно, произносить громких публичных речей, не мог унимать толпу. Но он мог унять хотя бы своего нечестивого товарища. Так он и сделал, сказав: «…или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? и мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал» (Лк. 23, 40-41).

В сущности, эти слова благоразумного разбойника уже были исповеданием. Он исповедал в них свою веру в Иисуса Христа как в Праведника, страдающего безвинно. Но, очевидно, его сердце почувствовало неполноту такого исповедания; оно же подсказало ему главные слова, которые он должен был сказать своему Спасителю. «И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23, 42).

Именно в этих словах разбойник исповедал свою веру в Господа Иисуса Христа как в Бога, как в Хозяина Царства Небесного. В сущности, именно с этого мгновения он уже перестал быть разбойником и стал кающимся христианином… «Мал глас испусти разбойник на кресте, — воспевает наша Святая Церковь, — но велию веру обрете, во едином мгновении спасеся, и первый райская врата отверз, вниде» (антифон во Св. и Вел. Пяток утра).

Разбойник, никогда не быв среди учеников Спасителя, в эти минуты как будто становился его учеником, исповедуя одну из главных Христовых истин: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7, 1). Обращаясь ко Господу, он просил у Него не избавления от казни и страданий (так как знал, что страдает справедливо!) — нет, он просил у Христа, чтобы Господь помянул его в Небесном Царствии, в будущей жизни и дал ему хотя бы последнее место среди Своих избранных.
Он просил — и веровал, веровал — и надеялся, что получит просимое. И Спасителю отрадно было услышать такую просьбу от разбойника. Ведь это был ответ Отца Небесного на Его сыновнюю молитву. Это было началом великого искупления человечества, освобождаемого из рук человекоубийцы.

Искупитель людей с любовью смотрел на первый плод Своей великой Жертвы. Молитва кающегося разбойника была услышана. «И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23, 43).

Господь умолк. Молчали оба разбойника. Но теперь заговорило Небо…

Третье слово Спасителя на Кресте

Пророки Божий уже давно предсказывали, что некогда на земле будет день, в разгар которого начнется мрак и холод; что мрак этот продлится до вечера, а к вечеру снова появится свет и наступит день; что день этот будет единственным из всех дней в истории и не будет походить ни на какой другой, потому что это поистине будет день Господень, день, знаемый Господом.

«И будет в тот день, говорит Господь Бог: произведу закат солнца в полдень и омрачу землю среди светлого дня», — сказано у пророка Амоса (Ам. 8, 9).
«И будет в тот день: не станет света, светила удалятся. День этот будет единственный, ведомый только Господу: ни день, ни ночь; лишь в вечернее время явится свет. … И будет в тот день произойдет между ними великое смятение от Господа…» — так говорил об этом единственном дне пророк Захария (Зах. 14; 6-7, 13).
И вот некогда предсказанное наступило… Тьма сошла на землю ровно в полдень. Даже при обычном полном затмении солнца люди ощущают тревогу и страх; но это небесное затмение было истинным и грозным знамением Божиим. Ведь сейчас совершалось беспримерное в жизни мира и человечества событие: через страдание на Кресте Сына Божия и Бога происходило воссоздание мира и возрождение человека.

Солнце померкло, луна не давала своего света. На мрачном небе показались звезды. Тьма покрыла землю, и воздух скоро стал холодным. Всеобщий ужас объял не только людей, но и животных, словом — всю тварь.

Затмение продолжалось целых три часа, чего по обычным астрономическим законам просто не может быть. Каждая душа ясно чувствовала, что это небесное знамение находится в тесной связи с тем, что происходит на Голгофе.

Очевидно, враги Христовы, объятые страхом, тоже присмирели, а потому открыли свободный доступ ко Кресту Спасителя. Теперь Матерь Божия, сопровождаемая Марией Магдалиной, Марией Клеоповой и Саломией, вместе с возлюбленным учеником Христовым Иоанном, смогла подойти ближе и стать возле Креста Своего Сына…

Можно ли описать всю тяжесть Ее муки, всю глубину Ее скорби? Прекраснейший и праведнейший из всех людей — на позорном древе, предназначенном для самых ужасных преступников, «…нет в Нем ни вида, ни величия; … Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его» (Ис. 53, 2-3). Еще несколько минут этой муки — и Она должна будет увидеть лишь Его бездыханное тело! В подобные минуты кто не пожелает себе скорейшей смерти?..

Господь видел Её скорбь; но Он знал и то, что взять Ее с Собой именно сейчас — невозможно: это значило бы оставить Своих учеников, а с ними и весь мир, без утешения, без поддержки, без руководства. Но и они, самые близкие Ему люди, тоже ждали от Него слова утешения.

И Он произнёс это слово: «Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя!» (Ин. 19, 26-27).

Это было последнее предсмертное завещание Спасителя. Что же оно означало?

Хотя дальше евангелист Иоанн и говорит: «И с этого времени ученик сей взял Ее к себе» (Ин. 19, 27), вряд ли можно считать это завещание обычным препоручением, касавшимся приюта и пропитания сиротствующей Матери Божией: обычное препоручение могло быть произнесено далеко не так торжественно. К тому же, Матерь Божия по отношению к Иоанну могла бы быть названа Госпожой, Владычицей, но никак не Матерью. С другой стороны, именуя Свою Матерь Матерью Иоанна, Господь, обращаясь к Ней, называет ее: «Жено». Что же это значит?

Торжественность минуты, таинственность места, сам образ этого предсмертного завещания, а главное — важность этого события в деле искупления — все говорит о том, что это завещание Господа о Своей Матери касалось не Иоанна только, но всего человеческого рода. Это было своего рода духовное, благодатное дарование Ее в заботливую и благодатнейшую Матерь всем братиям во Христе, всем чадам о Господе. Это было усыновлением чрез Нее Богу тех, «которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин. 1, 13).

Иисус Христос, ставший Человеком по плоти через чистую и непорочную плоть и кровь Своей Матери, не стыдился всех уверовавших в Него называть Своими братьями. И не только не стыдился, «а тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими» (Ин. 1, 12). И для Матери Его все истинно верующие в Ее Сына становились братиями во Христе и чадами о Господе. Это духовное Материнство Приснодевы для всех чад Божиих есть величайшее достояние нашей святой веры…

Итак, теперь Она была не одна. Мало того, Иоанн был не единственным Ее сыном. Она получала Себе в наследство тысячи и миллионы верных чад Божиих. Поэтому желать смерти Ей теперь было еще рано. Ведь у Нее с этой минуты есть драгоценная ноша, которую надлежит понести до конца земного пути. «Жeно! се, сын Твой! … се, Матерь твоя!».

Впрочем, тьма, объявшая землю, все еще продолжалась, и конца ей пока не было видно…

Четвертое слово Спасителя на Кресте

На Голгофе и вокруг нее царствовала тишина. Ни распятые с Господом разбойники, ни стерегущие Его воины — никто не произносил ни одного слова. Молчали и ближние Спасителя, боясь нарушить всеобщее грозное безмолвие.

Среди этой глубокой тишины наступала для Господа минута особенных, лютых и невыразимых страданий. В жизни каждого человека, среди долгих испытаний бывают минуты и мгновения особенно сильных скорбей. В такие мгновения душа ощущает в полной мере свое вселенское одиночество и оставленность, подобное одиночеству Иова на гноище. Страдалец спешит укрыться в глубину своего духа, чтобы хоть там найти себе какую-то отраду. Но десница Божия, если можно так сказать, преследует его и в этом убежище: вместо покоя он находит в своей душе глубокий духовный мрак…

Между тем, от греха не свободен никто из людей, даже праведник. Тяжесть грехов, совершенных делом, словом или помышлением, все сильнее давит на душу страдальца. Измученный и истомленный среди этих крестных испытаний, он поднимает свой взор к Небу, надеясь излить Богу свою скорбь и получить от Него утешение.

Но, по неисповедимым путям Промысла Божия, Господь как будто отворачивается от страждущей души, оставляя ее самой себе. Наверное, похожее состояние покинутости выразил пророк Иеремия в своем Плаче: «Ты закрыл Себя облаком, чтобы не доходила молитва наша» (Плач 3, 44).

Тут-то скорбь и страдания человека достигают высшей и последней степени. Теперь он принял бы смерть как избавление и спасение, но и смерти не дает ему Господь, оставляя в мучительной неопределенности…

Вот слабое подобие того, что происходило теперь с Сыном Божиим. Уже давно, окруженный толпой врагов, Он терпел издевательства, ни от кого не получая утешения и помощи. И все же чаша страданий еще не была испита Господом до конца.

Давно оставленный и поруганный людьми, Спаситель теперь должен был пережить страшные минуты богооставленности. Конечно, как Бог Он всегда был Сущим в лоне Отчем, но как Человек Он должен был испытать теперь всю тяжесть Креста. Добровольно взяв на себя груз всех грехов человеческих, Спаситель должен был теперь выстрадать у Отца прощение за все беззаконное человечество.

Но если бы в эти минуты Богочеловеку помогал Его Отец, то Его страдания не были бы вполне и всецело искупительными для людских грехов. В самую таинственную и страшную минуту искупления Христос должен был остаться как Человек один на один с правосудием Божиим…

И вот Невиннейший из всех, когда-либо рожденных на земле, приняв на себя грехи всех времён и народов, стал как будто грешнейшим из всех, чтобы искупить все человечество от осуждения на вечную муку. Но как необъятна эта громада людских грехов! Как болезненна и люта эта невообразимая мука!..

Среди безутешной скорби Псалмопевец Давид взывал когда-то к Богу такими словами: «Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей! От конца земли взываю к Тебе в унынии сердца моего; возведи меня на скалу, для меня недосягаемую, ибо Ты прибежище мое, Ты крепкая защита от врага» (Пс. 60, 2-4).
Но у Спасителя сейчас не оставалось сил даже на такую молитву. Слова, которые Он произнёс, были словами крайней степени муки и скорби.

«…Около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лами савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46).

Этот вопль был четвёртым словом Спасителя на Кресте. Но вопль этот был не понят окружающими людьми, которые, в подавляющем своем большинстве, оставались глухи к страданиям Божественного Крестоносца. «Некоторые из стоявших там, слыша это, говорили: Илию зовет Он. … а другие говорили: постой, посмотрим, придет ли Илия спасти Его» (Мф. 27, 47-49). Итак, только циничное равнодушие да праздное любопытство окружали Господа в минуту сильнейших Его страданий…

Пятое слово Спасителя на кресте

Муки страданий Христовых были тем болезненнее, что Он страдал всей Своей человеческой природой — и телом, и духом. А у распятых достаточно и одних телесных страданий, чтобы сравнить их муки с муками адскими.

Распятый человек, как это очевидно для каждого, находится в самом противоестественном положении тела: он растянут и прибит гвоздями по рукам и ногам, то есть в местах, наделённых особой чувствительностью. Он не имеет никакой возможности хоть немного облегчить свои страдания. Ему нельзя приподняться или опуститься, нельзя повернуться без сильной боли: железо гвоздей всё больше разрывает глубокие раны.

Если бы он захотел прислониться спиной к кресту, раны от бичевания на спине раскрылись бы снова; если бы захотел для уменьшения боли немного наклониться вперед — то всей тяжестью своего тела он повисал на гвоздях, причиняя себе все новые страдания… Распятому оставалось только страдать и терпеть, ожидая смерти как избавления. Но когда наступит смерть? Ведь некоторые из распятых жили в таком мучительном положении три, шесть, а иногда даже девять дней!..

Но и эти страдания распятых были еще только внешними. Внутренние — говорим лишь о физических страданиях! — были еще ужаснее. Кровь, стесняемая в конечностях, то стремилась к голове, давя на мозг и вызывая головокружение, то сосредоточивалась в сосудах сердца и стесняла его так, что каждый вдох сопровождался судорожным напряжением и глубочайшей тоской, которая была мучительнее всякой боли.

От неестественного притока крови все внутренности распятого были палимы огнем. Язык и гортань делались сухими как пергамент. Появлялась смертельная жажда, которая усиливалась с каждым часом. Глоток холодной воды, поднесенный распятому, был для него истинным благодеянием.

Зная об этом, исполнители крестной казни заготовляли для распинаемых питье различного рода. Эти люди никогда не отличались излишней чувствительностью, но даже они не могли спокойно смотреть на страдания распятых…

Искупитель рода человеческого страдал вдвойне — и телом, и душою. Огонь болезней палил Его тело; огонь невыразимой скорби сжигал Его душу. Земная жизнь быстро — минута за минутой — приближалась к смерти. Ангелов Радость и Утеха человеков, Он теперь представлял Собой одну сплошную рану, был осрамлен, обесчещен и унижен как самый последний из всех сынов человеческих. Исполнялось слово Пророка: «Как многие изумлялись, смотря на Тебя, — столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его — паче сынов человеческих!» (Ис. 52, 14).

Наконец, к этим скорбям и болезням, к этому позору и мучению прибавилось новое страдание — жажда. Вкусив последний раз от плода лозного вместе со Своими учениками на Тайной Вечере в Сионской горнице, Спаситель с тех пор нигде не подкрепился ни сном, ни пищей, ни питьем; а между тем Он постоянно находился в кровавом подвиге искупления. Но сколько с того времени перенесено мучений! Сколько истощено сил! Сколько пролито Крови! Как же должна была усилиться жажда!..

Правда, воины подносили Ему неразбавленного уксуса, но для чего? Не для того, чтобы утолить жажду, а лишь для того, чтобы еще больше ее разжечь. «…И воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого» (Лк. 23, 36-37).

Скоро исполнится три часа мучений Христа на древе крестном, жажда усиливалась с каждой минутой. Спаситель дошел до крайней и последней степени изнеможения. Тоска Его была теперь мучительнее, чем в саду Гефсиманском; а ведь и там Его душа была прискорбна даже до смерти…

До этой минуты, как бы тяжело ни страдал Господь, однако ни от кого не требовал никакой помощи. Подвергаясь позорным мучениям, Он переносил все с кротостью и незлобием Агнца; не вымолвил ни одного слова о снисхождении и пощаде; не напомнил никому из своих мучителей о долге человечности.
Мало того: Он молился Отцу Небесному об отпущении грехов Своим врагам; утешил раскаявшегося разбойника и пообещал ему рай; успокоил Свою скорбную Матерь и дал надежду ученикам. Но вот теперь, когда мука и тоска достигли своей крайней степени, когда светильник жизни уже начинал угасать и Христос готовился положить Свою душу за людей всего мира, — в первый и последний раз Он со Своего Креста потребовал от человека (и всего человечества) одной-единственной милости и помощи.

«Жажду!» — воскликнул Он.

Что означает эта жажда нашего Спасителя? Была ли она только естественной телесной потребностью, или в ней заключался иной — высший смысл?
Обстоятельства, при которых Христос произнес это слово, торжественность минуты, ясно показывают, что речь шла, конечно, не только и не столько о телесной жажде. Но чего же именно жаждал наш Искупитель в эти последние мгновения Своей страдальческой жизни?

Только того, чего Он жаждал всегда, ради чего Он, будучи Богом, пришел в мир, сделавшись человеком, ради чего принял на себя страшный груз унижения и бесчестия. Спаситель жаждал нашего спасения. Он жаждал допить ту искупительную чашу страданий, о которой молился в саду Гефсиманском; Он жаждал возвести падшего человека от земли на Небо; жаждал исполнить волю Своего Отца Небесного, по Своему слову: «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин. 4, 34).

Наконец, Он жаждал, чтобы над Ним исполнилось все то, что было предсказано в Законе и Пророках. И поэтому «Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду» (Ин. 19, 28)…

Как только Господь произнес это слово, один из воинов, стерегущих Его, взял губку, напитал ее уксусом, который стоял рядом в сосуде, наложил губку на трость из иссопа и поднес ее к запекшимся устам Спасителя.

Друзья и близкие Господа в молчаливой скорби смотрели на Него. Остальная толпа не прекращала своего глумления; послышались голоса: «Постой, посмотрим, придет ли Илия спасти Его» (Мф. 27, 49). Да, эти люди с ожесточенными сердцами точно так же богохульствовали сейчас, как делали это прежде. Были ли в этой многолюдной толпе, кроме самых близких ко Христу людей, те, чьи сердца трепетали бы от любви и сострадания к Спасителю? Эта тайна известна лишь одному Всеведущему Богу…

Совершилось то, что было предречено Псалмопевцем за сотни лет до пришествия в мир Сына Божия: «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом» (Пс. 68, 22).

Шестое и седьмое слово Спасителя на кресте

Приближался час, подобно которому не было и уже никогда не будет во всей истории человечества; час, которого весь мир страшился и которого весь мир жаждал.

Этот великий час был определен ещё в предвечном совете Пресвятой Троицы, он был указан человеку ещё в раю. С тех пор и стал этот час для всего человеческого рода предметом самых отрадных и самых томительных надежд. Этот святой час желали видеть многие пророки и праведники; «желали видеть, … и не видели, и слышать, … и не слышали» (Мф. 13,17). Святые тщательно исследовали Писание, чтобы почувствовать определённее приближение этого часа, часа, который должен был стать окончанием ветхозаветной жертвы и началом жертвы Нового Завета, когда «…Бог небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, … оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. 2, 44).

Этот час воспевали в песнях, живописали в бесчисленных образах, славили на тимпане и гуслях. От Адама до Моисея, от Моисея до Малахии Дух Божий устами патриархов и пророков, их праведной жизнью множество раз указывал на приближение этого часа. Потому что все ветхозаветное домостроительство человеческого спасения имело одну-единственную цель — раскрыть перед прозорливым оком Божиих избранников дух той Тайны, которая должна была совершиться в этот страшный и торжественный час. Итак, все ветхозаветное домостроительство «…есть тень будущего, а тело — во Христе» (Кол. 2, 17).

И поэтому ветхозаветный мир, чая Утехи Израилевой, с нетерпением ожидал этого часа. Вся вселенная, от Ангел до бессловесной твари, объята была чувством ожидания, пойму что решалась судьба не только человечества, но и целого мира. И даже ад, до сих пор торжествующий, должен был я стонать от досады, против воли отпуская из своих бездн души праведников…

И вот этот ожидаемый всем миром час наступил. Еще несколько мгновений — и раскроется самая великая во всем мироздании Тайна…
Между тем страшное знамение на Голгофе и во всем мире все ещё продолжалось. Вселенная томилась трепетным ожиданием — как решится её участь. Оставалось одно — допить чашу, поднесенную Искупителю Его Небесным Отцом. Бессмертному необходимо было вкусить смерть, чтобы уничтожить рукописание грехов всего мира; чтобы окаменелое сердце народов сокрушилось и растаяло; чтобы ожили надежды падшего человечества. Чтобы наступило лето Господне благоприятно…

Крестная казнь продолжалась уже около трёх часов. Последние капли крови Спасителя падали на землю. Дело искупления было закончено и медлить в этом мире больше не было нужды. Наступил Час Господень…

И вот, после знаменательного: «Совершилось!» (Ин. 19, 30) — «Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Oтче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух» (Лк. 23, 46). Вопль Спасителя был такой силы, что пронзил и небо, и землю, и преисподнюю. Вся вселенная услышала и узнала своего Владыку и Господа. В момент Его смерти разувалась пополам завеса в Иерусалимском храме и обнажила Святое Святых. Потряслась земля и распались камни, трещина прошла по Голгофской горе.

Волнение достигло высшей степени, когда во многий местах вокруг Иерусалима отверзлись гробы и из них вышли давно похороненные мертвецы. Весь народ был поражён страхом. Мир онемел от ужаса…

* * *

«…Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников» (Лк. 21, 24), — сказал еще при Своей земной жизни Спаситель. Меньше чем через сорок лет это пророчество исполнилось: Иерусалим был разрушен до основания и на долгие века сделался землей, подвластной языческим народам.
Но Голгофе, которая уже давно является частью разросшегося Иерусалима, выпала особая участь. Несмотря на бесчисленное множество разрушительных бурь, которые над ней проносились, Голгофа всегда была предметом глубокого благоговения и поклонения для христиан.

Во все века из всех стран мира сюда стекались, стекаются и будут стекаться миллионы тех, кто ищет Господа и жаждет Ему поклониться на месте святе.
В благоговении приближаясь мысленно к этой горе Божией как святилищу целого мира, как средоточию всех бескровных жертв христианских, — мы видим, что над Голгофой возвышается великолепный храм. Это храм Воскресения Христова.

Войдем внутрь этого святилища. Храм Воскресения вмещает в себя еще один храм, возвышающий свои купола под самые своды Воскресенского храма, — это храм над Лобным местом.

По двадцати восьми ступеням осмелимся взойти наверх. Здесь нет иконостаса, и алтарь открыт в знамение призвания всего человечества в истинную Церковь Христову. Со всех сторон открыт и престол. Под ним видна круглая яма, выдолбленная в скале. Это след от Креста Христова. По сторонам, к северу и югу, еще две ямы — это следы от крестов разбойников. Благоразумный разбойник висел по правую сторону от Спасителя — к северу…

Так исполнилось пророческое слово Иеремии над не принявшим Господа Иерусалимом: «Как восточным ветром развею их пред лицем врага; спиною, а не лицем обращусь к ним в день бедствия их» (Иер. 18, 17). Действительно, лик распятого Спасителя был обращен от Иерусалима на северо-запад…

Изливай же, Господи, Свою милость на всех ищущих Тебя и не ищущих, да от востока до запада все племена и народы обратятся к тебе и во свете лица Твоего узрят свет. Ей, гряди, Господи Иисусе!.. Аминь.

СЕМЬ СЛОВ СПАСИТЕЛЯ НА КРЕСТЕ:
1. «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23, 34).
2. «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23, 43).
3. «Жeно! се, сын Твой. … се, Матерь твоя!» (Ин. 19, 26-27).
4. «Или, Или! ламa савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46).
5. «Жажду!» (Ин. 19, 28).
6. «Совершилось!» (Ин. 19, 30).
7. «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» (Лк. 23, 46).

* * *

Книга «Иисус Христос на Голгофе, или Семь слов Его на Кресте» была заслуженно любима в дореволюционной России, переиздаваясь множество раз. В сжатой, но емкой форме в ней раскрывается духовный смысл голгофских страданий Спасителя, показана Его неиссякающая любовь к роду человеческому, несмотря на бесчисленное множество людских грехов.

Текст адаптирован и пересоставлен для современного читателя.
© «Даниловский благовестник», 2001